«В двенадцать подъехали к Луге». Так Довлатов начинал свой «Заповедник». Я не пытался искать прототипы действующих лиц. Хотелось пройти по следу. К Луге подъехали в полвторого. На привокзальной площади какие-то палатки, магазинчики, салон «Василек. Цветы-семена», вокзал, то ли в серое, то ли в желтое окрашенный. Сбоку в здание вокзала вросла забегаловка.
За мной увязался бородатый сосед, толстяк Голенко с «Киевом» на брюхе. Всю дорогу он рассказывал о вехах в собственной биографии — от первой «двойки» до последней женитьбы. Сыпал довлатовскими цитатами. — Эх, поплыли муды да по глыбкой воды... Он работал фотографом в роддоме. Детей на дух не переносил. Но в роддоме хорошо платили.
Сизые струйки дыма, как прожекторы, разрезали полумрак... Лысеющая женщина, крашенная хной, протянула два стакана пива. Фотограф взял двести водки. Представился продавщице: — Вольдемар. Фамилия — Голенко, но можно — Жбанков, — и улыбнулся, оголяя редкие неровные зубы. — Женщина, вы читали «Компромисс»? Он прерывал речь только, чтобы выпить. — Я в Пушгоры — в пятый раз. Там местечко есть на турбазе — девочки, портвейн по двадцать шесть и культурный досуг. Он глотнул водки из стакана. Сфотографировал тетку у прилавка. — На память об вашей красоте, — бросил ей и загоготал.
Вот она, думаю, жертва вашего большого и циничного таланта. Напротив сидит. Люди активно живут «под Довлатова». Мой друг, человек с большим опытом, говорил о «пагубности влияния Довлатова на стиль». Обманчивая «простота» довлатовской прозы кажется легкодосягаемой. Тянет на подражание. Я уже не говорю о журналистике.
* * * «Пушгоры», — вдруг заскучав, объявил водитель. Фотограф Голенко проснулся. Протер глаза и попросил воды. Сказал, что не выспался и голоден. Пытался шутить с туристами: — Товарищи, обратите внимание, это — дали... Причем типично псковские. Пассажиры не поняли. Голенко шепнул: «Идиоты» — и предложил: — Давай сегодня вечерком сварганим шашлык вон в той лесопосадке. — Ты что, — говорю, — это же святые места. Тут, наверное, запрещено. — Не ссы. Зато тут мясо дешевое. Я тут был в восьмидесятом году. Девственность потерял. Многое помню. Грибы тут водятся в неограниченном количестве. В основном сыроежки и лисички. Надо бы хату найти и магазин.
* * * Утром мы пристали к туристической группе. «К Пушкину» везли детишек из лужского пионерлагеря. Экскурсовод Медея Ивановна взяла микрофон: — Самое главное, дети, здесь могила Александра Сергеевича Пушкина. Мы все этим очень гордимся. Голенко прихватил с собой «Заповедник» и все время задавал глупые вопросы: — А как звали сыновей Пушкина?.. А отчество?.. Как было отчество младшего?.. Дети смеялись. Медея Ивановна автоматически отвечала на вопросы. Через десять минут были в Михайловском. — Это кафе «Березка». С давних лет оно здесь находится. Меню оказалось забавным. Бульон куриный с лапшой и яйцом «Смерть Кощея», омлет «Балда», яйцо под майонезом «Шведы под Полтавой», блинчики с мясом «Скоморохи». И — «Солянка «Ай да Пушкин!».
Недоброжелатели говорят, что Довлатов был весьма посредственным экскурсоводом. Мало сидел в библиотеке. Часто пренебрегал «исполнением своих обязанностей». Не поднимал туристов на Савкину горку, чтобы скорее опуститься в ресторане «Лукоморье». Многие обижаются на его книгу. Говорят, не имел он права так ее называть. Что заповедник пушкинский теперь ассоциируется с «Заповедником» довлатовским. А здесь, в заповеднике пушкинском, все совсем не так. Или не все — так.
Перед тем, как войти в домик няни, Медея Ивановна спросила: — Товарищи, есть какие-нибудь вопросы? Сзади к ней подкралась полная женщина. Шепнула что-то на ухо. — Почему он Абрамович? — вслух не поняла Медея Ивановна.
* * * Библиотека в здании НКЦ. Седовласый усач в очках с толстыми стеклами, Александр Владимирович Буковский. Стол завален книгами и журналами. Он в заповеднике — с 1974 года. Улыбается, когда вспоминает Сережу. — Это был большой, обаятельный, умный человек. Мы с ним часами могли говорить. Он любил и прекрасно знал поэзию Серебряного века. Однажды поставил перед собой сверхзадачу — за время экскурсии ни разу не упомянуть имя Пушкина. Заменять на «великий русский поэт», «автор «Полтавы» и т.д. Спор он, конечно, проиграл, но важно само это его стремление вырваться за рамки душивших его стереотипов...
* * * Из людей, причастных к заповеднику, на Довлатова не обижается разве что Буковский. Ну и Пушкин, конечно. Иосиф Будылин, экскурсовод и автор книги «Золотая точка России», — противник мифотворчества. Считает, что Довлатов «просто вписался в волну критического восприятия прошлого». — Сейчас уже музей Довлатова им зачем-то нужен. Многие требуют установить ему памятник. В пушкинских местах! Самому Александру Сергеевичу памятник установили только в 1881 году! Будылин говорит, что экскурсоводом во времена, описанные в «Заповеднике», стать было непросто. Существовали годичные курсы, люди сдавали экзамены, а затем уже только... Довлатова вообще пожалели — взяли так. Его же Арьев привел. Хотели помочь человеку. А он?
* * * Рядом с кафе торгуют сувенирами. На одном из прилавков —маленький бюстик. — Сколько стоит кривой Пушкин? — спросил поддатый Голенко. — Бери за сколько возьмешь. Третий месяц лежит. У нас тут есть один скульптор, алкаш Зураб. Напьется и давай лепить — то рябого, то щербатого, то кривого. Брак один. А потом говорит: «Да он при жизни такой был!». Жалко его. — Кого — Пушкина? — Нет, Зураба. Он талантливый.
* * * Портвейн в кафе действительно стоит двадцать шесть рублей, а на вкус — как за сорок пять. Под столом организовывалось бутылочное войско. Сидевшие рядом люди смотрели на нас с опаской. Девушка с маленькой грудью и крупными веснушками пропищала: — Мальчики, седьмая бутылка. — Восьмая, — уточнила официантка. — Ша, бандуры, все в рамках, — успокоил Голенко. — Где у вас тут, как говорится, место культурного отлива?..
...Вернулся он с женщиной и ребенком. «Когда ж он успел?» — тяжело подумал я. Женщина представилась Татьяной Томановой. Ребенок, парень лет шестнадцати, не представился. Татьяна присела за столик и любезно согласилась выпить портвейна... Татьяна — филолог. Живет в Питере, преподает английский в политехе, и — что важно — знала Довлатова... — Мы несколько раз выпивали вместе. — Каким он был? — Хамоватым. Сидел здесь, помню, с двумя девицами. Ждал приезда жены и спрашивал, где можно купить земляники. Весь вечер говорил только о жене. В присутствии трех дам это, по меньшей мере, нетактично. Татьяна пригубила полстакана. — А девицы все сидели и млели. Мне он не понравился абсолютно. Огромный и толстый. Томанова говорит, что Довлатов выпадал из настроения, которое царило тогда в экскурсионном бюро. — Он, как человек в общем-то посторонний, смотрел на все происходящее трезво и со свойственной ему долей цинизма. Этот высокий пафос любви к Пушкину. Просто смешно. Вы знаете, там правды очень много, в «Заповеднике». Может, больше, чем он сам хотел сказать...
* * * Потом пришло вдохновение... Мы разговаривали с какими-то литовцами о событиях 91-го и пели с ними «Интернационал». От нас шарахались девушки. Причем даже некрасивые. Далеко за полночь вернулись в съемный домик. В соседних домах был самогон по двадцать рублей. С нами был неизвестно откуда взявшийся поэт Алик. Он читал стихи в стиле рэп. После декламации каждого стихотворения он робко спрашивал: «Ну как?».
* * * Деревенька Березино (Сосново) — километр от турбазы. Племянник покойного хозяина дома Ивана Федоровича (Михаила Ивановича) Толик заводит старенький «Иж». Усатый Толик немного похож на цыгана и сильно — на дядю. Только пьет гораздо меньше. Ему лет пятьдесят, и у них с женой здесь дача. Вот уже двадцать три года «домик Довлатова» разваливается. Правда, недавно крыша, «угрожающе нависавшая», все-таки не выдержала. Хозяйке, пенсионерке из Москвы Вере Сергеевне, пришлось латать потолок. — Давай щелкну на фоне, — предложил Голенко. — Будешь дитям показывать. Журналисты и довлатовские почитатели часто навещают Веру Сергеевну. Ей это даже нравится. Она добрая и умная женщина. Собирает статьи о себе и о Довлатове. В обращении с гостями чувствуется натренированное гостеприимство. Она уже знает, о чем ее попросят и о чем спросят. — Проходите, пожалуйста, в дом. Вот его комната. Когда я вошел, сразу ударился головой о потолок. Довлатов был немножко выше меня. Выходит, он здесь жил согнувшись. — Я когда сюда приехала, нашла осколок зеркала. Мне сказали, что он в него смотрел, когда брился. Я сохранила осколок. А сорокалетний Толик рыдал, когда узнал, что где-то далеко, за тысячи километров от его Березино, умер Сережа Довлатов.
