В рубашке красной, смуглый, молодой,
Он в храм стремглав вошёл, легко ступая
По плитам каменным Успенского собора.
Крестясь на лики строгие святых,
Свечу к иконе Богоматери поставил,
Но взгляд его, как будто бы ведомый
Какой-то потаённой важной мыслью,
Скользнул направо, в сумрак низких сводов,
В проход к дверям сырой и тесной кельи
С оконцем маленьким, похожим на бойницу. Всё просто здесь и чисто, хоть убого:
В углу лампада тусклым светом светит,
Оплывшая свеча в подсвечнике тяжёлом,
Чернильница и белое перо.
Перед оконцем стол. За ним перед раскрытой,
В обложке из потертой кожи книгой
Сидит согбенный старец седовласый
В монашеском нехитром облаченье.
Все годы жизни он отдал перу с бумагой,
Чтоб записи, не мудрствуя лукаво,
Из года в год старательно вести.
Привык он в книгу заносить сказанья,
И всё, чему свидетелем бывал:
Войну и моры, козни супостата,
Явления чудес во славу всех святых,
Земли родной безмерные страданья,
Бесславные и добрые дела
Наместников, царей и царедворцев.
О многом знает Святогорский монастырь,
Поставленный по царскому веленью,
Хранит уж много лет старинные преданья
И пишет в книгу их смиренный божий раб. — А, это ты, Сергеич? Уж давненько
Не видел я кудрей твоих чернявых,
Давно не слышал стоящих вопросов
О тайнах истины, о смысле бытия.
Здорова ль матушка? Здоров ли будешь сам?
Не заходи сюда, сейчас я выйду.
Пройдёмся, не спеша, вокруг собора,
О таинствах души, о жизни вечной,
О странностях мирских поговорим…
И бабушке твоей, Марии Алексевне,
Поклонимся. Дай Бог её душе
На свете том блаженства и покоя... — Не любит сын молитвы и труда,
Когда к нему миряне в келью входят
И с вящим любопытством вопрошают
О кривотолках здешней грешной жизни.
Не терпит инок кроткий, простодушный
Ни пустословия, ни праздности, ни лжи.
Смущают старца глупости мирские,
Всех гонит он то словом, то клюкою,
Потом, себя знаменьем осенив,
Склоняет снова старческие плечи
Над ветхой книгою, как матерь над дитя,
И губы тонкие его беззвучно шепчут
Молитву ли, проклятье ли, прощенье –
Никто не знает мыслей человека. Лишь Александр Пушкин, старший сын Надежды,
Помещицы, наездами живущей
В Михайловском, в пяти верстах отсюда,
Его без лишних слов в беседе разумеет.
Как много страсти и ума в его вопросах,
Какой к истории Российской интерес
И к русскому простому человеку! Он-то знает,
Почём сегодня честь и благородство,
Свобода мысли, совести и слова,
За что и сослан ныне в здешний край. — Садись, Сергеич, рядом, вот скамья.
Садись и слушай, что тебе расскажет
О жизни прежней прошлых лет свидетель.
Пиши, мой сын. Писанье – путь надёжный,
Когда движенья мыслей сложный ход
В порядке надо положить на память.
Но я бы помолился перед этим,
Чтоб грех с души перед Всевышним снять.
Да и тебе бы надо помолиться.
Негоже жить в гордыне. Все мы грешны.
Учись, родимый, к Богу обращаться…—
И потекла неспешная беседа.
|
